Заметки о фальсификатах в археологии

Российская академия наук отделение истоРико-филологических наук общественная палата Российской федеРации институт аРхеологии Российской академии наук актуальное пРошлое: наука и общество москва 2011 фальсификация истоРических источников и констРуиРование ЭтнокРатических мифов москва 2011 УДК 93/94 ББК 63 Ф19 ОТВЕТСТВЕННыЕ РЕДАКТОРы А.Е. Петров (Институт славяноведения РАН), В.А. Шнирельман (Институт этнологии и антропологии им. Н.Н. Миклухо-Маклая РАН) РЕЦЕНЗЕНТы академик В.А. Тишков член-корреспондент РАН П.Ю. Уваров Издание является частью международного проекта, открытого в сентябре 2007 г. в Российской академии наук круглым столом на тему «Фальсификации источников и национальные истории», материалы которого представлены вниманию читателя. В этом коллективном труде представлены результаты исследования, посвященного изучению основных проблем определения и бытования фальсифицированных источников самых разных жанров: документальных, повествовательных, археологических, псевдоэтимологических, антропологических. Крупнейшие источниковеды, историки, археологи, лингвисты, археографы, антропологи провели анализ истоков, методики изготовления, презентации и пропаганды фальшивок, непосредственно связанных с идеологическим конструированием прошлого. Такие фальшивки, как Влесова книга, булгарская летопись, Джагфар тарихы, Албанская книга и другие, рассмотрены с помощью методов различных гуманитарных дисциплин. В статьях авторов представлены многообразие, региональная и хронологическая пестрота бытующих сегодня исторических фальшивок, являющихся характерным признаком формирования этнократических движений в современной России. Книга предназначена как для специалистов-источниковедов, так и для широкого круга читателей, прежде всего преподавателей и студентов гуманитарных дисциплин. ISBN 987-5-94375-110-3 © Коллектив авторов, 2011 © Отделение историко-филологических наук РАН, 2011 Введение Исследование, результаты которого предлагаются в настоящем сборнике, было задумано задолго до появления указа президента РФ о создании Комиссии по противодействию попыткам фальсификации истории и независимо от него. И проблема, которая обсуждается на страницах данного сборника, возникла отнюдь не в самые последние годы. Специалистам давно известно, что развитие националистических движений и становление национальных государств сопровождается бурной активностью по конструированию национального мифа, призванного привить обществу или этнокультурной группе общенациональное самосознание и обеспечить крепкую солидарность, так необходимые для успешного нациестроительства. Так было в XIX в., ставшем золотым веком формирования национальных государств, это продолжалось и в XX в. в условиях распада империй и колониальной системы, то же происходит на наших глазах в начале XXI в., когда новые государства жадно ищут достойное для себя место в мировом сообществе. Ещё недавно обсуждался вопрос о конце истории в смысле противоборства идеологий и путях развития гуманитарного знания в эпоху глобализации. Но едва ли не самым интересным феноменом этой эпохи стал всплеск интеллектуального и общественного национализма. «Войны памяти», исторические апелляции и счета между государствами-нациями, дискуссии об итогах конфликтов, исторической вине, территориальной укоренённости, культурной роли и наследстве — всё это в совокупности делает сегодня историю частью актуальной политики и фактором общественно-политической жизни. Естественно, что такой процесс сопровождается поиском национальной идеи, которая в условиях высокого престижа научных знаний требует своего обоснования путём апелляции к научным достижениям. И парадокс нашего времени заключается в том, что в таких случаях идеологии пытаются апеллировать к рациональным аргументам для того, чтобы обосновать иррациональные представления. Речь идёт прежде всего о сфере гуманитарных наук, призванных своим авторитетом подтвердить самобытность новой нации, без чего её право на существование оказывается под вопросом. А главным полем битвы выступает история. Но если нации первого поколения формировались в XIX в. фактически одновременно со становлением профессиональной исторической науки и их национальные мифы («большие нарративы») занимали пустующие квартиры в только что отстроенном здании мировой исторической науки, то на долю наций следующих поколений таких сияющих белизной отдельных квартир уже не оставалось, и им приходилось биться за комнаты в коммуналке, чтобы не остаться на улице. Приходилось делить былую общую историю, и процесс этот, разумеется, происходил и происходит отнюдь не безболезненно. Опыт показывает, что раздел и передел символических ресурсов происходит не менее драматично, чем решение территориальных и экономических споров. 5 Действительно, в новой обстановке прежнее представление об истории, легитимировавшее былой государственный порядок, становится анахронизмом и оказывается для новых наций не только бесполезным, но даже вредным. И они всеми силами стремятся поскорее от него избавиться. История переписывается: пересматривается её прежняя схема, заново происходит отбор значимых исторических событий, осуществляется реинтерпретация известных исторических фактов, вновь составляется список героев и антигероев. И всем этим занимаются профессиональные историки, считающие своим долгом верой и правдой служить интересам своей нации. Здесь-то и возникает один из самых тяжёлых вопросов для профессии историка. Как совместить преданность профессии и её методическим требованиям с задачей создания национального мифа? Может ли патриотизм успешно заменить этику научного исследования? Имеются ли рамки, в которых создание национального мифа не ведёт к нарушению профессиональной этики? И что следует считать выходом за пределы таких рамок? Все эти давно назревшие вопросы ждут широкого и вдумчивого профессионального обсуждения, и мы здесь не ставим своей задачей давать на них ответы, понимая всю сложность такого обсуждения. Однако для нас несомненно одно: создание и использование сфальсифицированных исторических документов является грубым фолом и, безусловно, выводит тех, кто этим занимается, за рамки профессии. Между тем новым национальным историям иной раз остро не хватает исторических аргументов в силу того, что корпус исторических источников уже сформирован и хорошо изучен, а выявление новых источников, способных кардинально изменить взгляд на историю, не предвидится. Это в первую очередь касается ранних периодов истории, но именно они более всего и привлекают внимание новых наций. Чем притягательны ранние этапы истории? Такой интерес обусловлен тем, что для новых наций недавнее прошлое отягощено неприятными воспоминаниями о зависимости, колониальном господстве, чужеземном гнёте, что бы под этим ни понималось. Такие «тёмные века» порождают апатию и чувство безнадёжности; они не способны стимулировать прилив творческой энергии, чего требуют насущные задачи успешного нациестроительства. В этих условиях национальный миф обращается к древнему прошлому, когда предки были свободными людьми, сами управляли своей судьбой, успешно покоряли природу, побеждали врагов, создавали свою государственность, хранили верность своим богам и развивали традиционную культуру, т.е. творили всё то, что сегодня вмещается в концепцию «самобытности». Такое видение истории с благодарностью обращается к архаической идее циклического времени, позволяющей представлять «тёмные века» временным периодом упадка, за которым непременно должен начаться новый взлёт. Но что делать, если имеющиеся исторические источники никак не позволяют нарисовать такую радужную картину золотого века? Здесь-то и насту6 пает время фальшивок. Надо сказать, что подделки исторических документов производились в самые разные времена, однако небывалым общественным спросом они пользовались только во вполне определённые эпохи. Можно вспомнить эпоху подделок святых реликвий, но главной из таких эпох является «век национализма». Именно тогда появляются энтузиасты, готовые любыми способами обеспечить свою нацию великим прошлым, именно тогда общество испытывает неутолимую жажду к такому прошлому, и именно тогда находятся специалисты, считающие своим долгом удовлетворить его желания, подтверждая это своим научным авторитетом. Вот почему выглядят наивными представления о том, что фантазии на историческую тему развивают исключительно лишь дилетанты и далёкие от профессии люди, которые якобы делают это в силу своей слабой образованности и тем самым «искажают» и «извращают» историю. Окружающая нас действительность оказывается, к сожалению, более сложной, ибо тоска по национальной идее не чужда и специалистам, которые иной раз выказывают готовность к нарушению профессиональной этики и даже в отдельных случаях готовы пойти на подлог. В этих условиях среди профессионалов можно было бы выделить три разные категории. Одни из них живут в национальном мифе и искренне уверены в том, что своим творчеством отстаивают научную истину. Другие понимают, что происходит, но сознательно ставят своё перо на службу национальному мифу в интересах карьеры и других социальных дивидендов. Наконец, третьи пытаются хранить верность профессиональному долгу и либо пытаются бороться за честь профессии, либо уходят в эскапизм, занимаясь частными историческими проблемами, далёкими от сферы текущей политики. Наиболее успешными бывают вторые, которые при всём своём цинизме всегда оказываются в фарватере общественных настроений, а иногда и несколько впереди них. Именно они способны быстро перестроиться с резким изменением социальнополитической ситуации, и прежде всего именно среди них обнаруживаются те, кто готов поддерживать распространение фальшивок. Поэтому, чтобы преодолеть их влияние, в вузах следует не только обучать будущих историков источниковедению, но и прививать им основы научной этики. Помимо этого, научному сообществу после распада советской идеологизированной системы обществоведения, иерархичной и цементированной отделом науки ЦК КПСС, требуется на новых, демократических началах возрождать ту эфемерную субстанцию, которую можно назвать корпоративной солидарностью. Сейчас, в условиях непреодолённого во всём обществе кризиса доверия, эта задача выглядит достаточно утопичной, но объединение сообщества вокруг нескольких общезначимых проблем вполне реально. Среди таких тем, безусловно, псевдоистория, фальсификация источников, роль исторической науки в современном социуме, вопросы преподавания истории. Пока же современный мир оказывается в удивительной ситуации, когда гуманитарные по своей сути вопросы истории всё чаще становятся причиной 7 вполне осязаемых политических проблем. «Войны памяти» обострились, в том числе в результате зашкаливания уровня мифологизации общественного сознания. Упомянутая в первых строках президентская комиссия несмотря на тревожные ожидания общества не устроила охоты на ведьм, а сосредоточилась на планомерной работе по документальному опровержению прежде всего одиозных фальсификаций новейшей истории, прямо влияющих на межгосударственные отношения. Это вполне объяснимо с учётом логики подготовки и празднования минувшего в 2010 г. юбилея Победы в Великой Отечественной и Второй мировой войне. Многочисленные публикации исследований и рассекреченных документов под грифом комиссии не вызывают больших возражений, за исключением законного: а почему же всё это не опубликовали раньше, пока Украина не предъявила счёт за геноцид голодом, пока не обвинили в развязывании Второй мировой войны? Должны отметить, что в поле зрения комиссии оказалась лишь верхушка скрытого под водой тихоокеанского вулкана. Понятно, что всего грандиозного поля не охватишь, а вопросы легитимности мироустройства по итогам последних в хронологическом отношении конфликтов являются самыми актуальными для политиков. Но те процессы, которые по аналогии с вулканологией происходят в глубине вулкана, на стыке с пылающей мантией могут оказаться подлинно взрывоопасными. Именно поэтому наше внимание прежде направлено вглубь российской истории и территории. Как правило, в регионах происходят процессы, требующие всесторонней и междисциплинарной научной оценки. Мы не претендуем на полноту и в этой книге разбираем лишь один из маркеров формирования этнократических движений в современной России, связанный с истоками, методикой изготовления, презентации и пропаганды фальшивок, относящихся к идеологическому конструированию прошлого. Актуальность темы исторических фальшивок состоит ещё и в том, что почти все националистические движения в России и на постсоветском пространстве обзавелись собственными версиями национальных историй, собственным взглядом на российское прошлое и роль своих предков в мировых процессах. Если сложить вместе все половецкие, украинские, аланские, аркаимославянско-арийские, корейские, великобулгарские, адыгские, «мегалионоказацкие», тюркские и прочие версии истории, то становится очевидным, что человеческая история настолько непродолжительна, а планета Земля так мала, что вместе все эти величайшие в истории цивилизации существовать не могли. Пресловутый Боливар и двоих-то не смог вынести, а тут сразу столько! Откуда берутся эти величайшие цивилизации древности? И почему мы не знали ничего о них раньше? Конечно, на второй вопрос вам ответят легко и быстро: мол, замалчивали, уничтожали следы и т.д. А вот с первым всё значительно запутаннее. Оказывается, в целом ряде случаев нашлись неизвестные ранее исторические документы, в которых-то как раз великая миссия того или иного народа неожиданно раскрылась. Стоит ли удивляться, что эти новые до8 кументы после предъявления их специалистам оказывались подделками? Хорошо, если фальшивку разоблачили по горячим следам, сразу после обнародования. Она не успевает войти в массовый оборот и заморочить голову многим ни в чём не повинным людям. Но гораздо чаще происходит наоборот. Сенсационный документ широко распространяется, о нём пишут падкие до сенсаций СМИ, тем самым укореняя его в массовом сознании. Дискредитировать такой проверенный временем «источник» очень трудно. Он становится прочной основой нового национального мифа, так завлекательно возвышающего общее прошлое. Чаще всего простой «невооружённый» обыватель воспринимает или не приемлет этот миф на интуитивном уровне. Более того, даже вполне рациональные в иных сферах деятельности люди подпадают под очарование иллюзии. Как правило, фальшивка выигрывает информационную войну у научной критики. Учёная критика подделок и мифов выходит в узкоспециальной периодике или изданиях маленькими тиражами1. Кроме того, как отмечалось, и среди людей, формально облечённых учёными степенями, находятся те, кто поддерживает фальшивки (так, например, происходит с пресловутой «Влесовой книгой»). И хотя таковых среди учёных немного, их вполне достаточно для того, чтобы, ссылаясь на их «авторитет», любители фальшивок говорили о «серьёзных спорах» среди специалистов. Все те, кто не признаёт подлинности ВК, объявляются «не специалистами в сём вопросе». Надо признать, что это один из распространённых приёмов в полемике воинствующих дилетантов с учёным миром. Ясно, что для пропаганды и рекламы влесоведческой (как и любой другой псевдонаучной) продукции важно не содержание дискуссии, а сам факт её наличия. В этом изюминка! Факт противоборства горстки интеллектуальных храбрецов с махиной академического официоза придаёт своеобразный шарм и сенсационность таким выступлениям. Интересно, что ожившая (в третий раз за свою историю) в самом конце прошлого тысячелетия идея ВК и праславянской древности была подхвачена новой генерацией неоязычников, которые сделали эту подделку своей священной книгой. Святость этого порыва вызывает некоторое недоверие, т.к. эпоха тотальной коммерциализации культурной жизни породила спрос на сенсацию чаще всего иррационального свойства. Не исключаем, что для ряда авторов, эксплуатирующих «Влесову книгу» и другие подобные темы, вопрос о публикациях и перепубликациях собственных книг в гонорарных издательствах (не менее одной в два месяца у А. Асова) был прямо связан с обеспечением если не богатства, то основного источника дохода или решением иных вопросов социального устройства (даже «святой» Ю. Миролюбов, отец классической подделки, накануне публикации его «дощьек» стал главным редактором журнала и перебрался в Сан-Франциско). Но при этом, появилась большая масса читателей и искренних почитателей ВК и праславянской идеи. Поэтому проблема манипуляций с ВК в данный период –– это не только вопрос о свободе мало9 го предпринимательства издателей и авторов, это ещё и вопрос общественнополитический. Важное замечание: следует отличать фальшивку, т.е. заведомо подложный характер исторического документа или объекта, от нетривиальных интерпретаций истории, составляющих основу альтернативных версий истории. Это необходимо делать потому, что фальшивка разоблачается путём специальных источниковедческих процедур, хорошо известных профессионалам, а различные интерпретации вполне легитимны в рамках профессии, и их профессиональное обсуждение бывает полезным и продуктивным, позволяя выявить и оценить иные взгляды на историю. Такие взгляды могут быть отвергнуты профессиональным сообществом, если они не удовлетворяют принятым нормам работы с источниками. Но иной раз такие взгляды обнаруживают интересы каких-либо социальных групп, представители которых дают свежую оценку известных источников в рамках, допустимых имеющимися методиками и методологией. В этих условиях между историками могут происходить споры, но они определяют вполне легитимный диалог, не имеющий отношения к фальсификациям и подлогам, о которых идёт речь в настоящем сборнике. В то же время СМИ неинтересно слушать нудные выступления профессоров, говорящих о подложном характере «новонайденных документов». Им нужна яркая сенсация. Нудный профессиональный рассказ об Аркаиме как заурядном памятнике эпохи бронзы недостоин и минуты в дорогом телеэфире. Пламенная же речь новоявленного просветителя о том же Аркаиме как сенсации тысячелетия, прародине ариев и сердце славяно-русской национальной идеи способна получить любую зрительскую аудиторию на любое по продолжительности время! То же касается и хронологических переворотов академика от геометрии, и псевдолингвистических опусов известного сатирика. Есть и более тонкие случаи, когда фальшивки вплетаются в канву историкопублицистического или внешне вполне наукообразного (со ссылками) повествования в виде сносочки на некие свидетельства и документы, вроде бы вполне аргументирующие точку зрения автора. Неспециалист не поймёт подвоха. Учителя и преподаватели не располагают специальной методической литературой, которая бы позволяла адекватно реагировать на возникающие вопросы по поводу исторических мистификаций. В результате массовый потребитель, делая свой интуитивный выбор, не обладает данными о научной апробации этого документа или новой версии истории. Несмотря на то, что в научных работах «Влесова книга» рассматривается как подделка, сведения о ней и других аналогичных фальсификатах входят в учебные пособия как достоверные исторические сведения2. Мы посчитали, что эта ситуация сродни нарушению прав потребителей, поэтому этот проект для нас помимо научных задач имеет вполне определённую просветительскую направленность. В идеале будущие книги этой серии должны присутствовать в каждом школьном кабинете истории и на гуманитарных кафедрах университетов. 10 Наша публикация является частью большого международного проекта, в рамках которого в сентябре 2007 г. в Российской академии наук прошёл круглый стол на тему «Фальсификации источников и национальные истории». Эта дискуссия имела большой резонанс и получила своё продолжение в других исследованиях и мероприятиях. Статьи, вошедшие в эту книгу, являются очень сильно доработанными исследованиями «по мотивам» состоявшегося тогда обсуждения, о чём можно судить, познакомившись в приложении со стенограммой самого круглого стола. Первый раздел посвящён основным теоретическим вопросам изучения, выявления и бытования фальсифицированных источников. Тут представлены основные жанровые особенности подделок: документальных, повествовательных, археологических, псевдоэтимологических, антропологических. Во втором подробно разбирается комплекс подделок и фальсификаций, связанных с такой «классической» подделкой, как «Влесова книга». Эта фальшивка рассмотрена комплексно с помощью методов различных гуманитарных дисциплин в контексте славяно-арийского мифа. Строго говоря, сегодня о ВК следует говорить не только как о подделке, а как о памятнике идеологии первой половины XX в. Причём, идеологии не только и не столько эмигрантской (раньше часто понимаемой в огульноругательном смысле), но и как начало неоязыческой идеологии. Литератор Ю.П. Миролюбов создал, по меткому определению И. Кондакова, одновременно «и стилизацию, и иносказание», аппелирующее к мечте о «великой и неделимой России», уже пережившей в своей 4000-летней истории и распри, и смуты, и усобицы. В этой стилизации – ностальгия и грусть творческой личности на чужбине. Выплеск индивидуального примирения с действительностью, обозначившей победу большевиков «всерьёз и надолго», через заклинание, что «всё пройдёт», а Русская земля освободится от марксистского гнёта. Создаётся впечатление, что Ю. Миролюбов «сам верил в подлинность написанной им ВК – если не на связке буковых дощечек, то в умах древних славян, в их менталитете». ВК была в его представлении ближе к истине о праславянской древности именно в силу того, что опиралась на более широкий, нежели строгая наука, фундамент – искусство, религию и интуитивные догадки автора3. Сам феномен создания ВК – очень интересная литературоведческая и культурологическая проблема. Но не более того. Текст ВК (как и другие произведения Ю. Миролюбова) не сопоставим по своей литературной и художественной ценности с другими современными ему произведениями русской литературы пера И. Бунина, Н. Набокова, М. Шолохова, М. Горького и др. Столь же любопытен анализ своеобразной историософии ВК, также приводящий к заключению о его поддельности. Казалось бы, исследователи вправе ожидать от этого «уникальнейшего источника» новых исторических фактов. Ничего подобного – историческая концепция создателей ВК вполне согласуется с господствовавшим в 50-е гг. в отечественной науке (в том числе и эмигрантской) т.н. «южным» вариантом антинорманизма, в рамках которого «русь» размещается на юге, а украинские земли выступают своего рода второй 11 прародиной славян-руси4. Всё это выглядит особенно любопытным, если учесть, что, пытаясь воссоздать славянское язычество как ветвь индийских верований, сочинители обнаружили полное непонимание характерного для язычества вообще представления о времени. Они обозначили исход из Семиречья 1300 годами до Германариха; их славяне и русы обитали в Карпатах 500 лет, Аскольд появился через 1300 лет после ухода славян с Карпат. Авторы ВК не только не сумели заполнить столь длинные хронологические периоды какими-нибудь событиями, но ещё не учли, что линейное исчисление времени приходит только с христианством5. Последний раздел нашей книги представляет многообразие, региональную и хронологическую пестроту бытующих исторических фальшивок. Конечно, объём книги и скромные силы авторов не могли охватить всего комплекса подобных документов и артефактов (оценки количества исторических подделок сильно разнятся, но счёт в таких спорах, как правило, открывается с двух-трёх тысяч). Одной из будущих задач проекта «Актуальное прошлое: наука и общество» будет подготовка максимально полного аннотированного каталога фальсификатов по российской истории и, конечно, продолжение соответствующих исследований и публикаций. От имени всего авторского коллектива выражаем искреннюю признательность людям, без которых эта книга не появилась бы на вашем столе: Л.А. Беляеву (несмотря на то, что он и сам является одним из интереснейших авторов внутри данной обложки), С.О. Чернышевой и О.Б. Першукевич за редчайший сегодня профессионализм в работе с непростыми текстами и авторами. А.Е. Петров, В.А. Шнирельман ПРИМЕЧАНИЯ 1 2 Аргументы учёных, указывающие на поддельность ВК см.: Что думают учёные о «Велесовой книге». СПб., 2004. В качестве примера можно назвать типовой учебник по истории государства и права России, по которому учатся почти все студенты юридических факультетов российских вузов (Исаев И.А. История государства и права России: Учебник. — 3-е изд., перераб. и доп. — М.: Юристъ, 2004. Автор этого учебника на стр. 12 пишет: «В знаменитой „Велесовой книге“, созданной новгородскими волхвами в IX в., описаны события, происходившие начиная с конца II в. до н. э. и до IX в.»). Изучение «Влесовой книги» включено украинским Министерством образования в программу по литературе для 8–9 классов с углублённым изучением украинской литературы. В официально действующих «Основных ориентирах воспитания учеников 1–12 классов общеобразовательных учебных заведений Украины» предлагается считать «Влесову книгу» культурно-национальным фактором воспитания и «великим сокровищем на12 3 4 5 родной педагогики» (Приказ министра образования и науки Украины № 1133 от 17.12.2007 «Про затвердження „Основних орієнтирів виховання учнів 1–12 класів загальноосвітніх навчальних закладів України“». Кондаков И. Русколанский словарь // Родина 1998. № 7. С. 38–40. ВК упоминает имена известных славянских богов, сообщает сведения о географических перемещениях славянства и хронологических вехах, показывая явную историографическую заданность «бесценных свидетельств». ВК повествует о славном прошлом славян от эпохи «за 1300 лет до Германариха» вплоть до «времени Дира». Готский вождь Германарих погиб в IV в. н.э., а под временем Дира подразумевается IX столетие. Таким образом, во ВК охвачены события почти двух тысячелетий. Вопрос о первой прародине не вполне ясен из-за расхождений отцов-создателей ВК во взглядах на данную проблему. В трудах Миролюбова славяне и русы – один и тот же этнос. У Куренкова вопрос более запутан: русы происходят из Ассирии, а славяне – это враждебная сила, надвигавшаяся на Киев с севера. Изыскания Куренкова, тем не менее, произвели впечатление на Миролюбова, и он во ВК стал допускать два пути славяно-русов в Европу: первый – из-за Волги, а второй – через Иран и Мессопотамию. Это особенно интересно в связи с тем, что в последние годы жизни Ю.П. Миролюбов работал над созданием таких исторических работ как «Образование Киевской Руси и её государственности», «Славяне на Карпатах. Критика «норманизма». Язычество вообще, и славянское в том числе, воспринимало время как повторение равнопорядковых циклов. Чаще всего счёт велся поколениями – «веками», «коленами». В русском летописании абсолютная хронология появилась не ранее второй половины XI в. В «Повести временных лет» хорошо видно, что ещё в описании событий X столетия с каждым новым княжением начинался новый отсчёт лет. Сделанные же позже пересчёты привели к ещё большей путанице, т.к. составители сводов ориентировались на разные космические эры. Пример языческого исчисления времени поколениями можно найти и в скандинавской «Эдде», где достаточно правдоподобно перечисляется 40 поколений от Троянской войны до первых веков нашей эры. (Петров А.Е. Перевернутая история. Лженаучные модели прошлого // Новая и новейшая история. 2004. № 3. С. 36–59). Слово «ФАЛЬСИФИКАЦИЯ» в словарях и исследованиях Большая советская энциклопедия Ф. (позднелат. falsiicatio, от falsiico — подделываю), 1) злостное, преднамеренное искажение данных, заведомо неверное истолкование чего-либо. 2) Изменение с корыстной целью вида или свойства предметов; подделка. Толковый словарь русского языка Ушакова Ф., -и; ж. [латин. falsiicatio] (книжн.). 1. Подделывание чего-н. Заниматься фальсификацией древних рукописей. Ф. свидетельских показаний. || Изменение вида или свойства какого-н. предмета с целью обмана, для того чтобы выдать его за предмет другого вида или качества. Ф. съестных припасов. 2. перен. Подмена чего-н. (подлинного, настоящего) ложным, мнимым. Всё более тонкая фальсификация марксизма, всё более тонкие подделки антиматериалистических учений под марксизм, — вот 13 чем характеризуется современный ревизионизм и в политической экономии, и в вопросах тактики, и в философии вообще... Ленин («Материализм и эмпириокритицизм»). Ф. искусства. Ф. науки. 3. Подделанная вещь, подделка, выдаваемая за подлинный предмет. Это не настоящий кофе, а ф. Юридическая энциклопедия Ф. (от лат. falsiicare — подделывать; англ. falsiication), 1) подделывание чеголибо; искажение, подмена чего-либо подлинного ложным, мнимым; 2) изменение с корыстной целью качества предметов сбыта в сторону ухудшения при сохранении внешнего вида; 3) подделка, подделанная вещь, выдаваемая за подлинную. Википедия Фальсификация истории — ложное описание исторических событий в угоду предвзятой идее. Цели и мотивы исторических фальсификаций могут быть самыми разнообразными: закрепить за тем или иным народом историческое право на определённую территорию, обосновать легитимность правящей династии, обосновать правопреемство государства по отношению к тому или иному историческому предшественнику, «облагородить» процесс этногенеза и т.д. Из книги члена-корреспондента РАН В.П. Козлова «Тайны фальсификации: анализ подделок исторических источников XVIII–XIX веков». М., 1996. С.4, 9. Фальсификации исторических источников — это создание никогда не существовавших документов либо поправки подлинных документов, что связано с целой системой различных приёмов и способов. И в том и в другом случае налицо сознательный умысел, рассчитанный на общественное внимание, желание с помощью полностью выдуманных фактов прошлого или искажения реально существовавших событий «подправить» историю, дополнить её несуществовавшими деталями. Хорошо, когда фальсификации вовремя разоблачаются, но бывает и так, что они живут, порождая новые мифы, расстаться с которыми бывает порой очень трудно. Можно выделить полностью фальсифицированные исторические источники, в которых ни содержание, ни материал, из которого они изготовлены (бумага, пергамент и т.д.), ни внешние признаки (почерк, рисунки, инициалы, заставки и т.д.) не соответствуют тому, за что пытаются их выдать, и частично фальсифицированные памятники письменности. Среди последних можно наметить две подгруппы: исторические источники, подлинные с точки зрения их содержания, авторства, времени создания, но имеющие фальсифицированные внешние признаки; письменные памятники, подлинные по содержанию, внешним признакам, но включающие поддельные вставки текста, записи писцов и т.д. <…> Любая фальсификация исторического источника является не просто результатом в той или иной степени удачной или неудачной фантазии её автора. Подделка, как бы неискусна она ни была, появляется не случайно. Своё изделие автор представляет подчас как главное, решающее «доказательство», с помощью которого он стремится убедить современников и потомков (а иногда, по странным причудам характера, и себя) в истинности своих представлений о прошлом и настоящем, воздействовать вымышленными фактами прошлого на их умы и чувства. В этом смысле можно сказать, что во всякой подделке исторического источника как вымысле есть правда — правда самого вымысла. <…> Подделка — это тоже исторический источник, относящийся, однако, не ко времени, о котором в ней рассказывается, а ко времени её изготовления. 14 Л.А. Беляев Заметки о фальсификатах в археологии Высший предел утончённого блаженства есть состояние человека ловко околпаченного; благостно-спокойное состояние дурака среди плутов. Джонатан Свифт. Сказка бочки. 1704 г. Археологию принято считать одним из наиболее надёжных, менее иных подверженных искажениям инструментов источниковедения. В общем, это так и есть. Но не всегда осознается, что, перерабатывая древние объекты, археолог вынужден создавать новый источник — а это при любом, как угодно строгом подходе род конструкта, да ещё и конструкта мало верифицируемого в силу уничтожения значительной части объекта. Поэтому археология (причём не только и не столько доставляемые ею артефакты, но прежде всего её полевая часть, отчётная документация и интерпретации источника) — особенно опасная сфера с точки зрения возникновения фальсификатов. В этом отношении археолога можно сравнить только с реставратором музейных ценностей: оба часто подвергаются искушению (не всегда, но часто вполне осознанному) расширить долю своего участия в работе с памятником, а то и, полностью уступив этому искушению, ввести в оборот своё собственное творение как объект, издревле и независимо от них существовавший. Пути фальсификации чрезвычайно многообразны. Их история очень увлекательна, ей посвящают специальные исследования и энциклопедии. Как выясняется, в области материальных носителей смысла подделывать можно всё — от текстов до зданий; фальсифицируют и объекты биологии (останки человека и животных), иногда — геологические и палеонтологические. В области построения ангажированных версий истории археологические фальсификаты стали играть особенно важную роль в ХХ столетии, когда археология окончательно обрела статус академической науки и одновременно привлекла к себе интерес и симпатии общества. Материальные объекты подделывают из корыстолюбия, стремления к известности, а нередко и из каких-либо добрых побуждений (религиозных, культурно-патриотических и других). Работают на этом поприще чаще индивидуально, но иногда и коллективно, причём в последнем случае некоторые из участников могут оказаться инструментами поддельщиков или ситуации в целом, не представляя, как именно используются их знания и экспертизы. Комбинации тут бесконечны. Но и подделки сами по себе — лишь один из инструментов в политике конструирования образа прошлого. Значение име51 ет не только сам фальсификат (его техника, образцы для него и т.п.), и даже не только стоящий за ним конкретный (часто тоже коллективный) заказчик, но готовность общества принять такой фальсификат на веру и/или взять на вооружение даже при полном или частичном сознании его «неподлинности». В том, что сознание предпочитает «низким истинам» «возвышающий обман», нет злокозненности. Такая потребность сродни религиозной, сродни «народной религии» и «мифу». Можно сколько угодно писать, что Казанский собор на Красной площади не строился князем Пожарским (это доказали ещё в XIX в.). Москвич будет верить в их историческую связанность и по-своему, «по ведомству» народно-мифологического сознания, окажется прав1. Явление «благочестивых подделок» хорошо известно Средневековью и глубоко укоренено в сфере религиозной археологии даже в то время, когда наука уже достаточно развита. Напомню об «идентификации» мощей апостола Петра и памятника (т.н. трофей Гая) над его могилой в Риме, результат которой пришлось утверждать особой энцикликой (1968 г.). Изученный под алтарем базилики Св. Петра небольшой памятник II–III вв. н.э. никогда не привлёк бы особого внимания, если бы остатки этой «эдикулы» не располагались под алтарём базилики эпохи Константина. Большая группа серьёзных археологов, проводившая эти раскопки (1940–1949 гг.) и работавшая над интерпретацией их результатов, пришла к выводу о недостаточности данных для атрибуции этого объекта как трофея Гая: особое недоверие вызвало отсутствие поминальных граффити, обычных вокруг почитаемых могил, и отсутствие самого погребения. Оба эти главные (но не единственные) препятствия были обойдены с помощью процедуры, которую трудно назвать иначе, чем конструирование. Автор реинтерпретации Маргарита Гвардуччи «опознала» имя Пётр в одном из слабо читаемых граффити, а во втором случае даже «расшифровала» его как «выдающийся образец загадочной криптографии». То и другое выглядело неубедительно, и Гвардуччи пошла дальше, введя в оборот «сохранившиеся мощи Петра, которые, благодаря стечению странных, но объяснимых обстоятельств, успешно ускользнули от внимания археологов». Рассказанная при этом история вторичного обретения мощей, якобы изъятых тайно из могилы при раскопках благочестивым гвардейцем-швейцарцем и позже возвращённых им же, вызвала ещё меньше доверия. Ватикану ничего не оставалось, как разрешить проблему с помощью упомянутой энциклики, ведь и работа Гвардуччи была возможна только при его мощной поддержке2. Обретённые останки самым тщательным образом изучали антропологи, но, поскольку их происхождение сомнительно, такая экспертиза только затенила суть вопроса. Из одного курса христианской археологии в другой кочует картограмма со стыдливой формулировкой: «останки могут принадлежать апостолу Петру» 3. Понятно, что вокруг таких объектов возникают споры, достигающие большого накала, как, например, вокруг Туринской плащаницы. Религиозное часто переплетено с национальным и политическим. Это осо52 бенно верно для «библейской» и раннехристианской археологии Палестины, в которых идёт постоянная борьба между максималистами и минималистами в научных изданиях и массмедиа. В этом научном споре есть и политический интерес, поскольку право на владение прошлым — часть права на контроль над территорией. От таких академических тем, как степень историчности Библии в вопросе о развитии Иудеи в эпоху Царств или археологическое подтверждение рассказа Иосифа Флавия о героической защите Масады, зависит прочность идеологических основ современного государства Израиль. Кроме того, Палестина — один из тех районов, где индустрия подделок, в том числе и прежде всего подделок реликвий, развита чрезвычайно, и развитие это восходит по крайней мере к позднему Средневековью. Антикварный рынок здесь изобилует подделками, и в последние десятилетия на некоторых из них, прежде всего эпиграфических, стало возможным заработать миллионы долларов. Начиная с 2002 г. страсти вокруг подделок вспыхнули с особой силой. Первым поводом стал выход на рынок обычного оссуария I в. н.э. Многие из оссуариев (каменных ящичков для останков, собираемых при повторном захоронении) несут граффити: пометки мастеров и семьи, использовавшей предмет; обычно пишут имя и, редко, занятие покойного. Эти надписи привлекали внимание с конца XIX в., так как их ономастика отражает репертуар имен Нового завета; в 1990-х гг. в их число вошли имена Кайафы и его родственников с оссуариев из гробницы в окрестностях Иерусалима. Эти сенсационные находки in situ как бы готовили общество к чему-то ещё более необычному. И оно появилось: опубликованный в 2002 г. оссуарий нёс надпись «Иаков, сын Иосифа, брат Иисуса», что представляло тройное совпадение — под этими именами легко было увидеть Иосифа Обручника, Иисуса Христа и Иакова, брата Господня. За появление в печати этого оссуария ответственны трое: известный тельавивский антикварий Одед Голан; французский эпиграфист-библеист Анри Лемейр; издатель популярного вашингтонского журнала Biblical Archaeology Review (BAR) Хершель Шэнкс. Голан — владелец оссуария, который, по его уверениям, попал в его неисчерпаемую коллекцию до 1978 г., но не был сразу оценён по достоинству4. Лемейр увидел надпись, прочел её и убедил владельца в соотносимости имён с персонажами Евангелия. Шэнкс предоставил страницы своего журнала для публикации надписи и с 2002 г. ведёт активную борьбу за доказательство её подлинности и связанности с семьёй Иисуса. Значительная группа эпиграфистов и библеистов отказалась признать подлинность надписи (сам оссуарий, вероятно, древний)5. Особенно повредило введению текста в научный оборот его происхождение из коллекции Голана, отсутствие паспорта и надёжной экспертизы, а также появление в журнале, с готовностью публикующем и даже рекламирующем коллекции, составленные из материалов грабительских работ; известном склонностью к созданию сенсаций и религиозным фундаментализмом. Скандал вокруг «оссуария Иакова, брата Иисуса» привлёк внимание и к дру53 гим образцам эпиграфики, поступающим в музеи Израиля. Мишенью стали прежде всего беспаспортные поступления. В 2004 г. «Музейон Исраэль» объявил, что надпись на всемирно известном гранате-авории из его коллекции — поддельная6. Интригу усиливало то, что гранат куплен музеем сравнительно недавно, в 1988 г., за значительную сумму (550 000 долларов) у «неизвестного коллекционера» из Швейцарии. Основанием для покупки была атрибуция того же Лемейра и шумная кампании в прессе (прежде всего в BAR), превознёсшей значение находки до её экспертизы. Этим дело не ограничилось: в декабре 2004 г. орган охраны древностей (Israel Antiquity Authority, IAA) и полиция Израиля предъявили обвинения пятерым фальсификаторам, работавшим на разных уровнях, от подготовки и продажи артефактов до их атрибуции и публикации в научных журналах. Одним из пятерых был Одед Голан7, остальные четверо: Роберт Дейч, антикварный дилер и автор учебников по археологии и эпиграфике, сотрудник университета в Хайфе; арт-дилеры Рафаил Браун и Шломо Коен (Иерусалим) и их палестинский коллега Файяз аль-Амалех. В деле фигурировало 18 эпизодов изготовления и продажи предполагаемых подделок, включавших в сумме несколько десятков объектов эпиграфики (в их числе и «оссуарий Иакова»), многие из которых вошли в собрание крупнейшего израильского коллекционера Шломо Моусаейфа (Moussaeiff). Среди них оказались вещи, совсем недавно вызывавшие восторг многих библеистов: «табличка Иоаса Израильского» с перечислением ремонтных работ в Первом Храме (поступила от Голана) и два остракона с дипинти (cделаны на черепках эпохи Первого Храма и соотносимы с текстом Завета), купленных Моусаейфом в 1997 г. за 200 000 долларов после их представления Голаном, а также ещё ряд менее известных остраконов. Многие вещи претендовали на значительную древность (например, прикладная печать и 28 булл с её отпечатком, нёсшие имя библейского Манассии, были показаны Моусаейфу и куплены им за 1 165 000 долларов (!), из которых миллион был возвращён продавцами после того, как им не удалось доказать подлинность каменной печати). Другие, как и оссуарий, относили к эпохе Второго Храма (каменный светильник с менорой). Процесс затянулся и на момент написания этой статьи ещё не был завершен, однако ряд рассматриваемых вещей, где подделки менее удачны, был отвергнут специалистами ещё до начала судебного разбирательства. IAA стремится не разоблачать конкретные подделки, но перекрыть весь поток вещей, добываемых при незаконных работах. Ведь можно сказать, что грабители — обязательное условие умножения фальсификаций. Незаконный оборот древностей стимулируют фальсификаты и выносит их на рынок, при полном же контроле раскопок вводить в оборот подделки станет несравненно сложнее. Принят закон, по которому продажа каждого древнего предмета должна быть одобрена IAA (если не доказано, что он получен владельцем до 1978 г.). Судебное преследование грозит не только браконьерам, дилерам чёрного рынка и скупщикам-коллекционерам, но и учёным, покупающим или 54 атрибутирующим нелегально добытые древности; их даже подвергают аресту за неофициально купленные древности (как, например, в 2006 г. профессора Ханана Эшеля, руководившего кафедрой археологии университета Бар-Илан, специалиста по рукописям Мёртвого моря)8. Понятно, что научное сообщество сомневается теперь в подлинности чуть не всех древних надписей, не имеющих легального происхождения. Крепнет и скептицизм по поводу возможности объективного доказательства подлинности депаспортизованных объектов эпиграфики вообще. Эрик Мейерс, ведущий специалист по археологии Палестины в США и главный редактор «Оксфордской энциклопедии археологии Ближнего Востока», недавно заявил, что из надписей в собрании «Музейон Исраэль» поддельных — 30–40% (!). Звучат призывы вообще отказаться от включения в научный оборот надписей, которые обнаружены при «неконтролируемых раскопках». Конечно, есть специалисты с мировым именем, считающие, что отказывать музеям и учёным в праве сотрудничать с коллекционерами бессмысленно, так как это лишит науку важного источника информации. При этом постоянно вспоминают о рукописях Мёртвого моря, которые на первых порах, действительно, пытались изобличить как подделку. Думаю, однако, что исторический контекст открытия свитков в «пещерах Кумрана» был принципиально иным и, главное, допускал (и выдержал) проверку путём натурного исследования места находки. Если же говорить о типовом случае массовой подделки, то правильнее напомнить о 200 (!) «стелах с граффити» с поля Хирбет Килкиш под Хевроном, даже функцию которым было трудно придумать (их решили трактовать как каменные надгробия). Эти крайне подозрительные артефакты были якобы найдены в верхнем слое давным-давно распахиваемого поля, получены опытным торговцем древностями и предложены Францисканскому музею (Иерусалим). Купив их в 1960 г., музей выставил «стелы», чьи узоры и знаки легли в основу изобретённой Теста и Багатти ранней иудео-христианской символики, но через несколько лет был вынужден их убрать как более чем вероятные подделки9. Речь не случайно всё время идёт об эпиграфике. Рынок Израиля давно перенасыщен и подлинными, и поддельными вещами, поэтому их цена сравнительно невысока. Но она резко поднимается, если обнаруживают предмет с надписью. Тем паче если это не простая пометка, а более или менее связный текст, который имеет коннотации в Писании (упоминания Яхве, Храма, царей Израиля и Иудеи, библейских персонажей или обычаев) или иных источниках и который можно рассмотреть в русле той или иной религиозной традиции и/или политической истории. Подделки этого рода обычно композитные, то есть включают подлинный, древний носитель, на котором делают надпись, воспроизводя патину; изготовители обладают отличным знанием орфографии, синтаксиса, начерков и т.п. Поскольку подлинные надписи, разумеется, тоже существуют, наводнение рынка фальсификатами создаёт для науки невероятно много проблем. Тема подлинности стала для многих эпиграфистов, археологов и библеи55 стов своего рода «пунктиком»: в BAR сложился специальный раздел, который так и называется: «Находки или подделки?» (Finds or Fakes?) и часто занимает большую часть номера. Став дорогой, по которой в науку пошли целые серии сомнительных надписей, BAR вынужден защищать честь мундира. В 2003 г. Хершель Шэнкс объявил в порядке научного эксперимента особый курс на «лучшую подделку» и организовал специальную конференцию для анализа его результатов и дискуссии по проблемам атрибуции объектов эпиграфики I тыс. до н.э. — начала I тыс. н.э. (январь 2007 г., Иерусалим), важным для археологии христианства и иудаизма10. Респектабельный орган чикагской школы ориенталистики NEA (Near Eastern Archaeology) воздерживается от погружения в дебри фальсификатов и ложных сенсаций, но и он вынужден посвятить два своих «Форума» (2005, 2006 гг.) фундаментальному разбору накопившихся проблем ведущими специалистами11. При всей увлекательности дискуссий о таких предметах следует понимать, что они неизбежно фокусируют на себе внимание учёных, которое заслуживает лучшего использования, и мешают комплексному изучению археолого-исторического контекста. Заговорив о научных журналах, нужно сказать несколько слов и о той роли, которую играют в формировании подделок средства массовой информации; они — важная составляющая процесса фальсификации. Ведь для них безразличен исход дискуссии, но зато важен производимый ею шум. Массмедиа — мощный катализатор и мотор раскручивания как отдельных подделок, так и ложных сенсаций, которые, даже если опираются на подлинный, древний материал, при интерпретации неизбежно опускаются на уровень фальсификации. Образцовый пример этого процесса — проект «Родовая гробница Иисуса Христа», запущенный уже хорошо известным в России каналом «Дискавери» на презентации в Публичной библиотеке Нью-Йорка (26.02.2007) в присутствии многих вполне уважаемых учёных12. Парадоксальным образом этот проект восходит к двум несочетаемым элементам: находке действительно существовавшей скальной гробницы с оссуариями в иерусалимском районе Тальпиот в 1980 г., с одной стороны, и к совершенно фантастичному хиту Дэна Брауна «Код да Винчи» — с другой. Обнаруженные в гробнице девять оссуариев были помечены именами, встречающимися в Евангелиях (Маттиаху, Йосе, Мариа, Мариам и Мара с вариантами озвучаний и прочтений), причём два — в привычно звучащих сочетаниях («Иешуа бар Йозеф», «Йехуда бар Йешуа»). Однако ни надписи, ни иной материал (не исключая данные антропологии и иных естественных наук, в очередной раз привлечённых без должной критичности) не давали оснований сопоставлять эту группу памятников с кладбищем семьи Иисуса. Такие группы имён многократно встречались и раньше, начиная с конца XIX в., — всё, что они доказывают, — это историчность евангельской ономастики13. Конечно, в этом объёме фальсификатов всё меньше «благочестивых подделок», но идеологическая окраска, апелляция к религиозному и национальному фундаментализму ощутима во всех вышеназванных случаях (в BAR во56 обще принято указывать конфессиональную принадлежность исследователя, его, как писали в XIX в., «вероисповедание» — так, на всякий случай, чтобы не подумали, что автор излишне ангажирован). *** Переходя к русскому материалу, отмечу, что и у нас «благонамеренные подделки» не ограничены объектами глубокой древности. Они создавались и в сравнительно недавнем прошлом, и в наше время, причём часто имели непривычную форму, граничащую не столько с настоящей подделкой, сколько с литературной мистификацией (вспомним переводы из «Театра Клары Гасуль», «Сочинения Козьмы Пруткова», поэзию Черубины де Габриак). Часть их оказала выдающееся стимулирующее воздействие на формирование национальных славянских культур в Новое время, в эпоху романтизма14. Однако многие из «благонамеренных подделок», создававшихся в СССР, сколько можно судить, в ходе борьбы за сохранение памятников церковной старины в период воинствующего атеизма, в 1930–1950-х гг., несли черты не столько мистификации, сколько все-таки подделки. Часть их до сих пор имеет самое широкое хождение. Напомню о двух, связанных со всеми уважаемыми именами таких деятелей культуры, как Мария Юрьевна (1902–1977) и Пётр Дмитриевич (1982–1984) Барановские. Начнём с восторженного текста, посвящённого архитектурным достоинствам церкви Вознесения в Коломенском (1532) и приписанного композитору Гектору Берлиозу (1803–1869), который, как известно, действительно был в Москве в 1867 г. В научном (особенно музейном) обороте текст появился в 1930-х гг. и был представлен как обнаруженный Марией Барановской в одном из неопубликованных писем Берлиоза к В.Ф. Одоевскому (1803–1869). Не пройдя никакой экспертизы, этот текст получил известность и в 1950-х гг. вошёл не только в путеводители, но и, при поддержке Н.Н. Воронина, в такие основательные издания, как «История русского искусства». Однако в музыковедческой литературе он не пользовался доверием и в двухтомник избранных писем Берлиоза не включен15. Неизвестные письма Берлиоза М.Ю. Барановская опубликовала в специальном издании позже, однако снова не в подлиннике, а в переводе. Текст о церкви Вознесения16 до сих пор имеет самое широкое хождение, хотя ещё в 1988 г. известный историк взаимоотношений русского общества и археологии А.А. Формозов привёл веские доказательства возможной мистификации, среди которых типичная для таких ситуаций «пропажа» оригиналов писем; отсутствие французского текста даже в копиях; расхождения в текстах переводов разных лет и многое другое17. Он справедливо поставил под сомнение само существование «документов», указав на значительную вероятность их введения в оборот с целью повысить значение шедевров русской архитектуры в глазах властей. Письма давали благожелательные отзывы о многих хра57 мах — соборе Покрова на Рву, Донского монастыря, церквей Николы в Хамовниках и Николы Большой Крест. Еще интереснее и ближе к археологии второй пример «культурной мистификации». Это «текст с надгробия Андрея Рублёва». Начало истории восходит к 1947 г., когда Пётр Дмитриевич Барановский сделал два доклада о нём. На первом (11.02.1947), в Институте истории искусства АН СССР, он зачитал текст надписи на надгробии по копии, якобы взятой из архива Н.П. Чулкова, известного москвоведа и собирателя. Значительно сокращённые публикации этого доклада вышли только через много лет, причём, согласно одной из них, копия была сделана ещё в XVIII в. Г.-Ф. Миллером и уже в 1939 г. получена женой архитектора (все тою же М.Ю. Барановской) непосредственно от Н.П. Чулкова вместе с частью его архива18. Подозрительным было уже то, что сам П.Д. Барановский предлагал две версии обстоятельств возникновения текста, который ввёл в оборот. Вторая из них возводит появление копии текста надгробия не к XVIII в., а все к тому же 1947 г. Согласно рассказу архитектора, записанному со слов П.Д. Барановского его биографом В. Десятниковым19 и повторённому Ю.А. Бычковым, эту надпись скопировал сам Барановский с сильно повреждённой известняковой плиты, вывернутой рабочими во время копки траншеи у Спасского собора Андроникова монастыря в 1947 г. П.Д. Барановский якобы сделал с неё эстампаж, особенно ценный потому, что к утру следующего дня обнаружилось, что плиту уже пустили на щебень20. В описанном порядке открытия плиты есть несоответствия: время находки отнесено к октябрю 1947 г., хотя о ней Барановский в скрытой форме говорил уже в февральском докладе, поскольку отталкивался в нём от даты, якобы указанной на плите (1430 г.) и расходившейся с традиционными: «Сегодня мы впервые отмечаем годовщину — 517 лет со дня смерти Андрея Рублёва» 21. Возможно, Десятников пытался снять эти противоречия, когда в своих записях датировал доклад годом позже — февралём 1948 г. Это, а тем более очередная серия «исчезновений» усиливают подозрения: все упоминаемые архивные копии (или одна-единственная, но переходившая из рук в руки), пропали, причём в портфелях Миллера не найдено никаких следов существования копии с такой надписи. Вышеуказанный же эстампаж, по нашим сведениям, никогда более автором не упоминался и не публиковался, равно как иные копии с натуры, которые могли (и должны были быть) сделаны с камня. Вряд ли можно принимать всерьёз «археологическую» версию — слишком уж она отдаёт типичными «быличками» о внезапных, причём приходящихся «к случаю», находках, которые так же несчастливо утрачиваются. Гораздо более вероятна — скажем мягко — мистификация общества с благородной целью укрепить позиции тех, кто охраняет памятник церковной старины в условиях атеистического режима. Напомню, что 1947 г. — это время борьбы за превращение Спасо-Андроникова монастыря, которому грозило полное разрушение, в архитектурно-художественный заповедник. Самое активное участие в ней 58 принял Барановский. Желанное постановление было подписано И.В. Сталиным уже 10 декабря 1947 г., то есть в самом конце того года, на который пришлась в основном вся история «находки» копии текста или плиты с ним, столь «несчастливо утраченных». В действиях Барановских, несомненно бескорыстных, следует видеть один из путей борьбы не только за спасение памятников, но и за создание и/или сохранение национальной (культурной, религиозной — термин не так важен) идентичности. Обе мистификации достигли ближайшей цели: и храмы в Коломенском, и Андроников монастырь благополучно стоят до сего дня (напомню, что П.Д. и М.Ю. Барановские были кровно связаны с Коломенским: именно Барановский создал там в 1920-х гг. выдающийся архитектурный музей, давший приют не только архитектурным шедеврам и археологическим памятникам, но и людям, например великому русскому фотографу И.Ф. Барщевскому). Однако толерантное отношение к процессу формирования таких подделок грозит сегодня науке не просто умножением информационного шума — за ним последует разрушение основ критического анализа источников и неизбежный интерпретационный хаос. К счастью, эти мистификации не были рассчитаны на то, чтобы надолго ввести в заблуждение профессионалов. С самого начала очень неохотно принималась в науке сфабрикованная надпись надгробия Андрея Рублёва. Сведения о ней почти не учитывали ни в специальной литературе, ни при сборе материалов для канонизации преподобного Андрея Рублёва в 1988 г.; даже в Житии иконописца, подготовленном к заседанию Поместного собора, надгробие не упомянуто (как, впрочем, и некоторые другие источники). Однако циркуляция такого памятника, как «надпись плиты Андрея Рублёва», в области культуры и в околонаучных кругах потребовала анализа текста путём сравнения с достоверными надписями22. Она же породила волну подозрений к остальным источникам для биографии Андрея Рублёва, и особенно к реконструкции состава его произведений23. Кроме того, этот псевдопамятник стал одним из стимулов к развернувшемуся буквально на наших глазах, с 1990-х гг., процессу, который можно было бы назвать «конструированием мощей» святого Андрея Рублёва. Боюсь, что эта весьма поучительная история, происходящая с погребением исключительно важной для национального самосознания русских исторической личности, всё ещё не завершена. Не обращаясь к проблеме письменных известий о погребении (они немногочисленны и неоднократно подвергались самому пристальному — пожалуй, даже слишком частому и пристрастному — разбору, но не дали решительного результата), осветим только археологический аспект поисков. Их начало восходит к 1994 г., когда в древнейшем из сохранившихся храмов Москвы, соборе Андроникова монастыря, начались раскопки, не санкционированные органами охраны памятников; работы предприняла церковная община, только что получившая право вновь освятить престол и начать регулярные бо59 гослужения в храме. В апсиде сквозь слой строительных засыпок была прокопана яма до уровня древней почвы, под которой открылся ряд погребений в деревянных колодах. Погребения принадлежали кладбищу, существовавшему до постройки собора, и немедленно стали объектом пристального интереса заказчиков и участников работ, nomina sunt odiosa. Затем последовали попытки доказать, что одно из четырёх открытых тогда погребений принадлежит Андрею Рублёву, озвученные в письмах во всевозможные инстанции и заявлениях прессе. Эти гадания не получили поддержки ни в Церкви, ни, разумеется, в науке, после чего история, казалось, заглохла, а непосредственные участники утратили к ней интерес. Однако яма, занимавшая почти всю апсиду храма и угрожавшая его сохранности, продолжала расширяться. Отчётов по этим работам так и не появилось, и только в 2000 г. Институту археологии РАН и Центральному музею древнерусской культуры и искусства имени Андрея Рублёва удалось добиться возможности не осматривать поверхностно место работ, а зафиксировать стратиграфию и познакомиться с теми материалами, которые сохранились от второй половины 1990-х гг. Материалы фиксации (унаследованной и новой) были включены в очередной отчёт о работах в монастыре24. Было также рекомендовано немедленно засыпать вырытую в апсиде яму, однако этого не было сделано, и причт, найдя поддержку у группы исследователей (среди которых довольно много докторов наук разных специальностей), продолжил выборку засыпки из-под полов собора. Найдя в них переотложенные останки ещё двух человек (т.н. «погребение № 5), они пришли к выводу, что именно это (а не ранее объявлявшиеся мощами) кости и есть останки Андрея Рублёва, а также (как это ни парадоксально с точки зрения истории) Даниила Чёрного. По материалам этих наукообразных упражнений в 2003–2004 гг. был составлен доклад, преданный широкой гласности, в силу чего на его положения пришлось столь же публично отвечать в печати и по телевидению25. Эта волна ажиотажа, кажется, улеглась, но никто не гарантирует нас от новой. Попытки ложных интерпретаций отдельных объектов археологии (в данном случае погребений) можно смело рассматривать как подделки, особенно в случаях прямой ангажированности исследователей. Ангажемент этот может иметь самые разные побудительные мотивы, в случае с поиском останков Андрея Рублёва таковыми видятся, с одной стороны, достижение известности, с другой — понятная духовная потребность общины, которую хочется посоветовать удовлетворять с большей разборчивостью в средствах. Важно отметить, что потребность связать своё имя с громким открытием сильна не только в среде историков и археологов: поддержку очередной версии мощей оказали в первую очередь не они, а представители судебной медицины (антропологи) и естественных наук. Поэтому следует заострить внимание на роли специалистов этих направлений в процессе идентификации погребений вообще. Совершенно очевидно, что их огромные знания и опыт — мощное оружие в атрибуциях любого рода, и обращаться с ним нужно очень осторожно. В то же время 60 своими силами археологи выводы химиков или биологов проверить не могут, для этого им придется прибегнуть по меньшей мере к контрэкспертизе. Наконец, достаточно просто вынуть материал из контекста, не говоря уж о его специальной недобросовестной обработке, и манипуляции с ним станут крайне простым делом. Знай себе формулируй вопросы и получай на них уклончивое, излюбленное рядом современных экспертов по естественным наукам заключение: «собранные факты не противоречат возможности…». Заключения подобного рода — не что иное, как завуалированная подделка. Её изготовитель-эксперт может быть, повторю, вполне невинной жертвой, поскольку его могут просто не знакомить с контекстом, тем паче — с его проблемами. Но такие программы, как экспертизы в Андрониковом монастыре и определение останков, найденных в Костромской области (описано в настоящем сборнике), ясно показывают, что многие эксперты, стремясь связать своё имя с легендарным героем прошлого, внутренне готовы на определённые уступки (чтобы не сказать больше). Они не только идут на поводу у заказчиков, но и сами предлагают возможные пути решения их «проблем». Это уже общая этическая проблема современной науки, равно затрагивающая все её цеха. Не то чтобы таких подтасовщиков не было среди археологов — но тут мы пока обладаем возможностями проверки и можем разобраться в нарушениях, опираясь на понятие «гамбургский счёт», научную репутацию исследователя. С естественниками же дело сложнее. Думаю, следует прибегнуть к разработке обязательных процедур для привлечения их к археологическим экспертизам, в противном случае нам придётся иметь дело с достаточно многочисленными случаями забегания с выводами вперёд археологов. Выделение естественнонаучных экспертиз в отдельный, не связанный с анализом археологического контекста процесс явно вредит объективности анализа. Вернемся к проблеме готовности общества «впитывать» фальсификаты и конструкты. По-видимому, дело здесь не только в мифологичности сознания, в коллективном бессознательном, но и в прямом заказе, обычно комплексном (религиозно-фундаменталистско-националистическом, политическом и, мельче, административном). Спектр задач для ангажемента широк: от историчности Писания и даже косвенного доказательства бытия Божия до обоснования той или иной корпорацией (включая нацию) своих «прав на прошлое». В нижней части регистра — простейшие задачи управления: например, местные «промоутеры» часто заказывают «хронологические» кампании, для которых требуется звучная дата, звучное имя или событие. Стоит упомянуть, например, о неофициально пока звучащем заказе на обретение и перенос в Москву останков её основателя — князя Юрия Долгорукого, погребённого в Киеве, в монастыре Спаса на Берестове. Чтобы избежать очередной кампании в прессе и необоснованных заключений по этому поводу, есть единственный путь — публиковать объективно имеющиеся материалы с взвешенными комментариями, где будет строже, чем обычно, дозирована доля гипотез26. Ясно, что чем больше подлинных, проверенных материалов, тем лучше. 61 Но это, конечно, не панацея: одна из коренных проблем, которую мы наблюдаем в России, — отсутствие самой потребности различать подлинное и неподлинное или, по крайней мере, усиленное размывание этой потребности. И градоправители, и обыватели наши издавна убеждены, что можно снести древнее здание и построить его снова, сделав даже ещё лучше (если можно так выразиться — ещё древнее). Это своего рода национально-административный постмодернизм, деконструкция самой идеи подлинности как неконструктивной и досадной помехи. Но даже когда речь не идёт о предметной подделке, фальсификация часто осуществляется на пути заказной интерпретации или специально направленного, избирательного поиска (например, выборочные вскрытия одного погребения вместо тотального изучения участка, постоянно практикуемые при заказном поиске останков). Понятно, что примеры «конструирования прошлого» встречают мало критики в фундаментальной науке — они слишком многочисленны, чтобы реагировать на все. Арена административных забав, апеллирующих в том числе к неконтролируемой разумом народной потребности в мифе, лежит как бы за забором от академических аудиторий. Однако наше молчание отчасти санкционирует юбилейные кампании, псевдореставрации, имитации исследований, число которых быстро нарастает в последние 10–15 лет и которые затрагивают даже столь болезненные для памяти нации события, как гибель членов царской семьи (многолетние усилия по обнаружению их останков и признанию подлинности уже обнаруженных проходят без руководства со стороны археологических структур, чего следовало бы ожидать). Обществу это явно опасно, а науке — противопоказано: совершенно очевидно, что проявляемая наукой «гибкость» — один из корней паранаучных явлений (типа «новой хронологии»). Можно ли извлечь из «заказа» хотя бы частичную пользу? Ведь, как ни говори, а за ангажементом стоит потребность общества в нашей науке, пусть зачастую ложно понимаемая? Следует хорошо подумать. *** Укажу ещё одну область подделок — неявных и тем особенно вредных археологии. Они могут представить в обозримом будущем опасность для святая святых нашей науки — её отчетной документации. Россия по праву гордится системой ежегодных археологических отчётов, собираемых в одном месте хранения. С нею непосредственно связан целый узел «старых» (а значит, особо ценных) принципов и традиций: правила выдачи разрешений в виде Открытых листов и представления обязательных ежегодных отчётов по ним; правила оценки рецензентами и обсуждения их научного качества группой учёных (экспертов); правила ознакомления избранных специалистов с ходом работ непосредственно на месте; правило ежегодной публикации кратких сведений о проделанных работах. Эта система держится, в конечном счёте, на таких «условностях», как ре62 путация, доброе имя, объективность оценок и т.п. Она летит к чёрту при одной только готовности исследователя, обладающего Открытым листом, внести в отчёт данные, не отвечающие действительности. А соблазн внести такие данные сегодня велик: к учёному апеллируют политики, алчущие реликвий и юбилейных дат; на него нажимают собственники земли, стремящиеся снять с себя груз обязательств перед органами охраны памятников; их подгоняют заказчики и строители, которым нужно как можно быстрее закончить «нулевой цикл». Кроме того, добивающаяся исключительно прибыли частная фирма (строительная, проектная, есть уже и «археологические») не откажется сэкономить: нанять для работ специалистов в меньшем количестве и худшей подготовки, чем возможно; ограничиться минимумом обмеров на месте, «восстановив» их позже по фотографиям, почеркушкам и т.п. Иногда эти материалы просто выдумывают при таком «восстановлении» (появляются уже и особые группы специалистов по «приведению в порядок» документации, сделанной плохо или вообще не сделанной на памятнике). В результате из зеркала работ отчёт рискует превратиться в ширму, которая замаскирует недобросовестные или непрофессиональные работы, а то и разрушение памятника. Сегодня наша система научного контроля в подавляющем большинстве случаев способна отследить реальное качество работ. Но явно наступающая девальвация понятия подлинности и достоверности грозит причинить науке глубокий вред. Могут оказаться сконструированными не только отчёты — сами памятники рискуют оказаться фальсифицированными. Есть и риск подрыва всей системы целеполагания, утраты доверия учёных друг к другу и даже современным материалам, вводимым в научный оборот, не говоря уж о доверии общества. Думаю, наименьшее, что нам нужно предпринять, это, во-первых, не уходить от проблемы, делая вид, что её не существует; во-вторых, попытаться использовать социальный заказ для разворачивания базовых, фундаментальных работ и программ (полевых, архивных, аналитических); в-третьих, предметно обсуждать в научной печати выносимые на поверхность «злободневные» проекты (тем более, конечно, прямые случаи подделки вещей, текстов, препаратов и др.). Причём обсуждать не в режиме интерпретационных дискуссий, а предельно фундаментально, на базе пополнения, пересмотра и критики идущих к делу источников. Не последнее место может занять выработка более чётких правил научного поведения для исследователей. Например, западные эпиграфисты предлагают ввести «категории достоверности» при публикации артефактов, причём довольно тонко градуированные (5–7 категорий в зависимости от достоверности паспорта вещи). Ограничить возможности публикации и анализа сводов на основе вещей, не имеющих истории появления в коллекциях, или даже исключить их из научного оборота. Возможно, стоило бы специально изучить этот опыт, обсудить его за круглым столом и в печати. 63 ПРИМЕЧАНИЯ 1 Имею в виду длительную полемику о дате и ктиторах собора в память Образа Казанской Богородицы. Хотя вопросы эти были решены ещё в XIX в. в опубликованных трудах настоятелей собора, на вторую половину XIX в. пришлась новая волна «мифотворчества», достигшая высшей точки перед полным раскрытием памятника. Литературу по вопросу см.: Беляев Л.А., Павлович Г.А. Казанский собор на Красной площади. М., 1993. 2 Подробнее см.: Беляев Л.А. Христианские древности. Введение в сравнительное изучение. 2-е изд. М.-СПб., 2000. С. 168 и др.; там же библиография. 3 Например: Jan Wilson. The Bible is History. Washington DC, 1999. P. 238. 4 Само по себе это довольно странно: Голан прекрасно разбирается в древностях, а надпись очёнь чётко написана, её прочтёт всякий, знающий иврит, и трудно вообразить, что опытнейший в своём деле антикварий не понял надписи или не оценил её потенциала, по крайней мере коммерческого. 5 Прежде всего назовём профессора Тель-Авивского университета Юваля Горена. Действительно, надпись не совсем обычна — например, у неё исключительная ясность «прописи», не оставляющей разночтений или сомнений в чтении каждой буквы и всего текста (обычно с пометками на оссуариях дело обстоит противоположным образом). 6 Эта надпись (в реконструкции: «Святое священнослужителям, принадлежит жрецу Храму») позволяла считать вещь единственным предметом из Храма Соломона, уцелевшим после нашествий. 7 Приведу часть обвинения: «В течение нескольких десятилетий [ими] было продано или предложено к продаже внутри и вне Израиля множество археологических объектов, выдававшихся за древние. Эти «древности», многие из которых имели самоочевидную религиозную, эмоциональную, политическую и экономическую ценность, намеренно и методично изготавливались с целью подделать [подлинники]. В большинстве случаев типичным методом подделки было: взять подлинный предмет и добавить надпись или рисунок, в результате чего он превращался в несравненно более дорогое изделие». Пер. с английского по: Vaughn A.G., Rollston Ch.A. The Antiquities Market, Sensationalized Textual Data, and Modern Forgeries // NEA. 2005. Vol. 68. № 1–2. P. 61. 8 Многие учёные считают, что глава IAA — бывший армейский генерал Шука Дорфман, не имеющий археологического образования, в данном случае поступил неверно, подойдя к делу формально. 9 См. об обнаружении «стел» и развитии дискуссии: Беляев Л.А. Христианские древности. М.-СПб., 2000. С. 27–29, там же литература. 10 Подготовка конкурса, его ход, работа конференции и весь шлейф полемики публикуется в каждом номере начиная с 2003 г. См.: BAR. 2003. Vol. 29. № 3 и далее. Он доступен также на сайте BAR. 11 Fakes, Forgeries and Biblical Scholarship // NEA. 2005. Vol. 68. № 1–2. 2005. P. 61–77; The Talpiot “Jesus” Family Tomb // NEA. 2006. Vol. 69. № 3–4. P. 116–137. 64 12 Книжная версия гипотезы: Jacobovic S., Pellegrino C. The Jesus Famili Tomb: The Discovery, the Investigation, and the Evidence that Could Change History. N-Y, 2007. Статьи ведущих учёных с наиболее развернутой критикой этой фантастической гипотезы (E.M. Meyers, S. Gibson, S. Scham, Ch.A. Rollston, S.J. Pfann) и попытку J.D. Tabor обосновать её допустимость см.: The Talpiot “Jesus” Family Tomb // NEA. 2006. Vol. 69. № 3–4. P. 116–137. 13 Здесь нет места подробно рассказать о «гробнице из Тальпиот», как и о многих других ложных сенсациях и подделках в области библейской и христианской археологии за последнюю четверть века. Для меня, однако, очевидно, что их анализ необходим, и в ближайшее время он будет предпринят. Пока предлагаю учесть те замечания о саркофагах, оссуариях и остраконах, которые есть в недавно вышедшем обзоре: Беляев Л.А., Мерперт Н.Я. От библейских древностей к христианским. Очерки археологии эпохи формирования иудаизма и христианства. М., 2007; и в моих более старых «Христианских древностях» (М.-СПб., 2000). 14 Например, роль Ю.И. Венелина и его далеко не бесспорных трудов для сложения литературы, истории и даже фольклора Болгарии в XIX в. 15 Берлиоз Г. Избранные письма. В 2 т. М., 1982. 16 Процитирую текст: «Ничто не поразило меня так, как Коломенское, этот памятник древней русской архитектуры. Я видел много, многим восхищался, многим бывал поражён, но древняя Русь — та, что предстала перед нами в памятниках Коломенского, — это из области того, что я видел самого удивительного. Видел я Страсбургский собор, строившийся веками; видел собор в Милане, и везде это было только огромное количество орнаментов и украшений. Тогда как здесь я был ослеплён монолитной красотой. При виде её у меня забилось сердце. То была таинственная тишина, гармония красоты, законченных форм: я видел какую–то новую форму архитектуры. Я видел стремление ввысь и долго стоял оцепенелый. Громадное впечатление на меня произвела галерея внутри. Не могу до сих пор уяснить, как мог строитель этого храма обойти технические затруднения. Любуясь его творчеством, я видел смелую мысль, и простоту, и легкость — во всём. Как я Вам благодарен, Вольдемар, за то, что Вы упросили меня остаться там до вечера и я смог увидеть в лучах заходящего солнца это чудо из чудес. В других городах России, мне кажется, были подражания. Этого я не видел и не увижу. Грустно. Но на склоне дней моя душа согрелась, и за это я благодарен судьбе». Берлиоз Г. Письма к другу // Советская музыка. 1969. № 8. С. 64–67. 17 См. подробнее: Формозов А.А. О двух документах 1860-х годов, касающихся древнерусской архитектуры // Советская археология. 1988. № 2. С. 134–137. 18 Ср.: Барановский П.Д. Обитель Андрея Рублёва // Неделя. М., 1982. С. 8–9; Барановский П.Д. О времени и месте погребения Андрея Рублёва // Пётр Барановский. Труды. Воспоминания современников. М., 1996. С. 20, 21, 25. 19 Десятников В.А. Гражданин Отечества // Москва. 1987. № 8. С. 162. 20 Бычков Ю.А. Житие Петра Барановского. М., 1991. С. 99–100. 21 Барановский П.Д. О времени и месте погребения Андрея Рублёва // Пётр Барановский. Труды. Воспоминания современников. М., 1996. С. 17. 65 22 Чрезвычайно подробный разбор истории с плитой предпринял А.Г. Авдеев (см. его: К вопросу о надгробии преподобного Андрея Рублева // Вопросы эпиграфики. М., 2006. Вып. 1. С. 160–185). Но и без специального анализа было очевидно, что опубликованный П.Д. Барановским текст ни в коем случае не мог быть датирован началом XV в. — его образцом явно служили тексты конца XVII–XVIII в. 23 Подробнее о проблемах, возникающих при попытках представить в подлинниках манеру Андрея Рублёва, см. моё эссе: Leonid A. Beljaev. Andrej Rublev: the Invention of a Biography // L’ artista a Bizancio e nel mondo cristiano–orientale. A cura di Michele Bacci. Pisa, 2007. P. 117–134. 24 См.: Беляев Л.А., Кренке Н.А., Чернов С.З. Отчёт о раскопках в Андрониковом монастыре (г. Москва) в 2000 г. М., 2001 // Архив Института археологии РАН. С. 2–7, 55–56. 25 В Центральный музей древнерусской культуры и искусства имени Андрея Рублёва был представлен текст, озаглавленный «Акт комплексного исследования по факту обнаружения останков двух человек в погребении № 5 в алтарной части храма Спаса Нерукотворного Образа в Андрониковом монастыре в Москве 19.05.2003 г. – 27.08.2004 г.», в котором предусмотрены 24 (!) подписи ведущих историков и искусствоведов, археологов и антропологов и других специалистов; по крайней мере некоторые из них, однако, не участвовали в работах и своих подписей на этом акте не ставили. На возникшие у общества вопросы пришлось ответить директору музея Г.В. Попову и мне. 26 Останки Юрия Долгорукого — отдельная тема. Объективная оценка материалов некрополя храма на Берестове: Ивакин Г.Ю. Некрополь церкви Спаса на Берестове в Киеве и «погребение Юрия Долгорукого» // Российская археология. № 2. 2008. С.107–117. 66 Summary Topical past: science and society Falsiication of historical sources and construction of ethnocratic myth Scientiic edition Executive editors: A. Petrov (Institute of Slavonic studies of RAS), V. Shnirelman (N. Miklukho-Maklay Institute of ethnology and anthropology of RAS) Reviewers: academician V. Tishkov, corresponding member of RAS P. Uvarov The current publication is a part of an international project that started in 2007 in Russian Academy of Sciences during the round table “Falsiication of sources and national histories”. Now the reader is welcomed to get acquainted with its materials in this composite work where the results of investigation, dedicated to the study of fundamental problems of identiication and incidence of forged sources of various genres (documentary, narrative, archeological, pseudo-etymological, anthropological), are presented. Outstanding historians, archeologists, linguists, specialists in the study of early texts and anthropologists conducted an analysis of origins, methods of manufacturing, presentation and propaganda of forgeries which are closely connected with ideological construction of the past. By means of various methods of the humanities such fabrications as the book of Veles, the Bulgar chronicles Djagfar Tarikhy (Cäğfär Taríxı), the Albanian book and others were examined. The variety, regional and chronological diversity of forgeries rendered in the articles signify the formation of ethnocratic movements in modern Russia. The book is intended for both source study specialists and high readership, primarily for professors and students of the humanities. Publication of the current collection is timed to coincide with the round table “Archeology and «the Grand Narrative» of Russian history. The issues of the struggle with falsiication of the past” of July 8th 2011. These were the key factors for introducing the aforementioned topic into the Civic Chamber of the Russian Federation, i.e. into the ield initially set up for meetings of various specialists, for polemic and joint presentations beyond any professional limitations and, most importantly, for elaboration of common grounds and cooperative civil actions. The Commission of science and innovations and the Working group of mastering of the legislation in the ield of preserving archeological heritage have come forward with the proposition of the next round table which was 377 supported by the Department of historico-philological sciences of Russian Academy of Sciences and the Institute of archeology of Russian Academy of Sciences. Owing to the danger of such phenomena for the science and the society the organizers strongly believe in the need to coordinate the efforts of scientists in this struggle. They hope to work out a collective stance on the opposition to forging, discuss possible actions and create a working group for the dynamic response to the challenges in the ield of archeology. The materials of the discussion will form the next issue of the collection “Topical past: science and society” that is now planned to be turned into a continuous nonperiodical edition for the series of publications of the results achieved in this ield. 378