Игорь Можейко, ведущий научный сотрудник Института востоковедения РАН:

— Скажите, Кир Булычев, можно ли вас называть двуликим Янусом отечественной литературы? Или мы будем хранить тайны и утверждать, что никакой связи между нами не существует?

Кир Булычев, писатель и сценарист:

— Тайны давно не существует. Хотя тридцать лет назад она возникла. И вот почему. Я был тогда аспирантом Института востоковедения. И напечатал первый фантастический рассказ. И вдруг испугался. Вот, подумал я, появится рассказ в журнале, попадет журнал в руки кому-то из моих старших коллег. И поднимется в институте скандал: «Овощную базу прогулял! На профсоюзном собрании не появился! К товарищу Ивановой отнесся не по-товарищески, а еще пишет фантастические рассказики! Гнать такого аспиранта».

Я так перепугался, что в последний момент уговорил редактора подписать рассказ псевдонимом. И никто не догадался.

И.М.: — Могу поклясться, что никто не догадался. И, более того, лет пятнадцать об этом в институте не знали. Если не считать двух или трех близких друзей, которые никогда меня не выдавали. И ничего в этом странного нет — сочинение фантастических рассказов настолько не входит в круг интересов моих коллег, что заподозрить меня в этом было столь же нелепо, как увидеть на сцене Большого театра. И лишь через пятнадцать лет газета «Правда» меня разоблачила. В тот год я получил Государственную премию за кинофильмы, и в списке была указана моя настоящая фамилия и псевдоним. В моем отделе, как я узнал потом, возникла некая паника. Секретарь парторганизации сообщил заведующему, что беспартийный доктор наук имеет вторую личину. Что делать? Было решено принять меры, и руководство отправилось к директору института. А директор института, к счастью, был человеком начитанным и обладал чувством юмора (недаром он дослужился теперь до министра иностранных дел нашего государства). Он сделал серьезное лицо и спросил: «Можейко план выполняет?» Начальство ответило, что выполняет. «Тогда пускай и дальше выполняет», — сказал Примаков. Начальство возвратилось в отдел, излучая благостные улыбки. С тех пор в институте ничего не изменилось, если не считать того, что порой в коридоре меня прижимает в угол институтская дама и страстным шепотом просит. «Игорь, душечка, выступи в школе у моего балбеса. Я им там обещала, что если он получит четверку по литературе, я к ним живого Булычева привезу». И я в качестве живого Булычева еду в школу к балбесу.

К.Б.: — Мне стало известно, что вам уже тридцать лет задают вопрос, когда же вы бросите эту науку, в которой больших успехов не достигли, и отдадите все силы фантастике, в которой есть надежды достичь каких-то успехов. Почему этого не случается? Каковы вообще между нами отношения?

И.М.: — Не лукавьте, ипостась! Вопросы такого рода и вам нередко задают, и все же мы оба остаемся в живых и каким-то образом ладим. Может быть, один без другого мы и не смогли бы толком работать. Что касается меня, то я не могу быть вольным художником. Мне нужно принадлежать какому-то коллективу, приходить в комнату, где тебе говорят: «Ну зачем ты опоздал! Сектор уж пятнадцать минут как начался!» Мне надо видеть глаза коллеги, который мягко доказывает, что написанное мною в шестой главе — полная чепуха, а главная ценность моей монографии таится в сносках из других авторов. Мне нужно пить чай с человеком, который был таким же мальчиком, как и я, когда впервые вошел в Отдел Юго-Восточной Азии и для которого проблема, «кого изберут президентом Академии», так же немаловажна, как и мне.

Но главное, разумеется, заключается не в этом. Главное — работа. Далеко не все, что я писал и пишу в востоковедении, мне нравится, и вряд ли что-то останется для обогащения Вечности. Тем более что и время, выбранное моей судьбой для работы в сфере истории и идеологии, было не самым удачным. То у нас ничего толком сказать было нельзя, то Бирма начала столь активно строить казарменный социализм, что туда даже не пускают посторонних, чтобы не увидели случайно, как счастлив народ. Так что моя научная деятельность проходила не так, как всегда хотелось. Но, к счастью, наш институт всегда отличался высоким уровнем академической свободы и я имел возможность выбирать направление поисков. Кандидатскую я писал по бирманскому средневековью, докторскую — по истории буддизма, а последняя большая монография была посвящена второй мировой войне в Юго-Восточной Азии. К тому же в институте всегда лояльно относились к тому, что наши сотрудники писали научно-популярные труды, за что, в частности, низкий поклон Издательству Восточной литературы и ее много-многолетнему директору Олегу Дрейеру, создавшему востоковедческую библиотеку, равной которой нет в мире, и такую школу редакторов, что и сегодня его ученики держат это издательство на плаву.

К.Б.: — Значит, все же тебе милее институтская жизнь и востоковедческие штудии? А нет ли в этом лицемерия? Ведь если я скажу где-то, что книжку написал Игорь Можейко, то меня вежливо переспросят и пожмут плечами. А если я признаюсь, что это книга Кира Булычева, то очень многие читатели скажут: «Как же, как же! Мне его книжку еще мама читала, а фильм «Гостья из будущего» или «Через тернии к звездам» я сам смотрел».

И.М.: — Круг известности — это в самом деле для меня не такой уж и важный фактор. Тем более в области массовой литературы, к которой относится твоя фантастика. Хороший урок ты получил недавно. Я тому свидетель.

Случилось так, что с конца 80-х годов советскую массовую (да и не только массовую) литературу в Восточной Европе в одночасье прекратили печатать. Как ту, которую было положено печатать, так и ту, которую печатали для собственного удовольствия. Набор книг рассыпали, пачки со складов пустили в макулатуру — русская литература исчезла в Польше, Чехии, Германии, Румынии, не говоря уж о Литве или Эстонии. Такая ситуация (разумеется, я огрубляю и обобщаю — были и исключения, но они лишь подтверждают общее правило) продолжалась пять-шесть лет. В эти годы книжный рынок был занят американской массовой литературой. Впрочем, то же происходило и в нашей стране. Много вы видели за последние годы новых чешских или польских книг, за исключением детективов Иоанны Хмелевской?

И вот этим летом тебя вдруг пригласили в Лейпциг на съезд любителей фантастики. Оказывается, там вышла твоя книга. И почти одновременно пришли письма из Польши и Чехии с предложением напечатать новые рассказы. И во всех этих письмах, на всех встречах ты обнаружил, что за шесть лет пришло новое поколение читателей фантастики, которое, оказывается, и не слышало о Кире Булычеве, хотя, допустим, в той же Польше за предыдущие годы вышло около 30 твоих книг. Тебя уже нет.

Но маятник качнулся в обратную сторону. В Восточной Европе происходит осознание того, что Россия является важным фактором в культурной жизни Польши и Чехии. И вот сейчас начинается подъем интереса к русской литературе. Можно надеяться, что определенный разумный статус-кво будет восстановлен.

Но говорю я об этом не потому, что хочу порассуждать о приливах и отливах в культурных отношениях, вызванных политическими причинами. Я хочу сказать, как короток век массовой литературы. И ты должен понимать, что тиражи и число изданий ничего не значат. Три года без изданий, и писатель вроде тебя сгинет.

К.Б.: — А ты не сгинешь?

И.М.: — Не знаю. Но уверен, что небольшой тираж научно-популярной книги не означает того, что эта деятельность менее важна и полезна, чем фантастика. К тому же и у нас в стране сейчас происходит движение маятника. Еще вчера лоток и книжный магазин были полны дешевым детективом и примитивной дикой фантастикой. Сегодня процент книг Пушкина и Лотмана, Маркеса и Фаулза куда выше в общей массе книг, чем год назад!

К.Б.: — Значит ли это, друг, что ты опять начнешь отнимать у меня лучшее рабочее время с часу до трех ночи для того, чтобы, обложившись чужими книжками, списывать с них исторические интриги и концепции?

И.М.: — Конечно, я устал полнокровно трудиться в науке. Впрочем, я никогда и не был настоящим Ученым. Настоящий ученый не может так энергично раскалываться на две части.

К.Б.: — На три.

И.М.: — Конечно, есть еще и И. Всеволодов. Он написал ряд работ по истории Востока, но главные его заслуги лежат в области фалеристики. Например, его перу принадлежит большая книга «Беседы о наградах», которая рассказывает об истории орденов и медалей. Но следует признать, что Всеволодов близок к Можейке — порой они пишут об одном и том же. Давай не будем усложнять жизнь. Главное, что я хотел бы сказать: для меня как для пишущего человека самое интересное и важное относится все же к области истории. И главной моей книгой я считаю «1185 год». Я десять лет собирал к ней материалы, два года ее писал и остался неудовлетворен. И все же это самое главное, что мы с тобой написали.

К.Б.: — Не обобщай. У нас с тобой разные вкусы. Я уверен, что моя главная книга — «Река Хронос».

И.М.: — Это происходит от того, что ты ее не дописал и не знаешь, удастся ли тебе ее завершить. Уж очень широко замахнулся. А лет тебе немало.

К.Б.: — Так помоги мне.

И.М.: — Нет, не могу. Ты же знаешь, что случилось на прошлой неделе. Ко мне приезжала телевизионная группа, снимали сюжет о моей коллекции, в основном о военных головных уборах. Зашла речь и о литературе. И оказывается, в завершение передачи, уже, видно, в студии, ведущий добавил примерно такой текст: «А как вы думаете, Игорь Всеволодович, не пора ли вам бросить всю эту науку и, пока есть силы, сконцентрироваться на фантастике? Бросайте науку!»

Я этой передачи утром не смотрел и пришел в институт в полном неведении о грядущих событиях. В отделе на меня поглядывали странно, но деликатно помалкивали, а через час меня попросил зайти заведующий отделом. «Ну что ж, — сказал он, — конечно, для меня твое решение неожиданно, но при нынешней ситуации в Академии наук мы не можем удерживать ученых пенсионного возраста. Так что если ты решил окончательно, то пиши заявление об уходе на творческую работу».

Я так и сел в ужасе, не понимая, что я натворил. А заведующий, довольный произведенным эффектом, открыл мне глаза на опасность дружбы с телевидением, и мы перешли к текущим делам, благо, сейчас мы в отделе занимаемся серьезной работой — опасностью восточного наркобизнеса для России.

А вышел я из кабинета и подумал — как жалко мне становиться фантастом, как не хочется...

Поэтому, наверное, для меня сейчас радость то, что издательство «Хронос» начало печатать третью серию моего собрания сочинений, которая принадлежит полностью Игорю Можейко.

Кир Булычев. Уходит из комнаты, хлопнув дверью.

И.М.: — Ничего страшного, с ним это не в первый раз происходит. Вернется... Булычев!

К.Б.: — Вызывали-с?

И.М.: — Чтобы ты не очень расстраивался, я предлагаю тебе совместное предприятие. Идея его принадлежит Эдуарду Успенскому, который как-то придумал сделать «энциклопедию для идиотов». То есть не для идиотов в медицинском смысле этого слова, а для тех состоятельных людей, которые вылетели за неспособность и лень со второго курса ПТУ, а теперь ездят на мерседесе телесного цвета, окунают своих Дульциней в лагуны Сейшельских островов, а отроков держат в Итоне или Гарварде. Таким людям некогда овладевать знаниями, да и незачем. Богатому лучше не знать, сколько будет дважды-два или где могила Эвереста, — ведь от многая знания много печали. Но вот уложить для них науку в конфетки размером со сникерсы и сказать потом: «Открой ротик, Жора, сейчас тебе сделают вкусно и полезно», — вот это можно.

Тогда-то я и придумал науку под названием «спринт-история», написал учебник, или, вернее, энциклопедию, по этой части. С помощью спринт-истории любой нувориш или его охранник сможет овладеть историей за полчаса, не особенно напрягая свой мозжечок.

Я предлагаю тебе включиться в этот серьезный труд (и в то же время — в розыгрыш). Хочешь написать первую совместную книжку?

К.Б.: — Сначала покажи, как это у тебя получается. А вдруг мне покажется невыгодным ставить свое имя...

И.М.: — Чье имя? А ну, тень, к ноге!

Присутствовал при сем Анатолий Алексеев